Мы долго думали о том, как поздравить наших пап с Днем защитника Отечества. И решили рассказать историю одной мамы и бабушки — она о том, как здорово растить мальчиков, даже если ты всегда мечтал о девочке.

Ирену Палтис никак не назвать бабушкой — язык не поворачивается. В свои шестьдесят это стройная, высокая и изящная дама с красивой укладкой седых волос. Она живет в своем домике у холодного моря, выращивает цветы, пишет картины и лепит горшки из глины тонкими артистичными пальцами. У нее есть внуки от одного из старших сыновей — пока трое. У Ирены пятеро сыновей: двойняшки и тройняшки, так что с внуками, похоже, все будет куда как прекрасно в свое время. История от первого лица — как хотелось родить дочку сорок лет назад, и что из этого получилось.

О том, что значит быть мамой

— Я вышла замуж совсем девчонкой — любовь у нас была с детского сада, с допамятного периода. Я просто всегда знала, что Вова — рядом. В питерских дворах-колодцах мы вместе запрокидывали головы в небо, ловили ладошками солнце — и я совсем не удивилась, когда мой друг, моя тень, мой рыцарь признался мне в любви. Мы расписались, едва нам исполнилось по 18 — и этому тоже никто не удивился. Быстро забеременели — я намеренно употребляю этот глагол во множественном числе, потому что ребенка очень хотели мы оба. Казалось, что это самое логичное и прекрасное, что с нами может случиться.

Небо нас услышало весьма своеобразно — у нас родились близнецы. Похожие на папу Вову и на моего отца одновременно.

Помню, когда я вынашивала их, уже зная, что сыновей сразу двое, ко мне на улице подошла цыганка с младенцем на руках. Я не шла — летела, сил было хоть отбавляй, кровь с молоком и желание обнимать весь мир. Огромным пузом вперед, волосы вперемешку на лице, туба с холстами за плечом — занималась живописью до самых родов. Почти не останавливаясь, сунула ей денег каких-то, и услышала вслед: «Счастливая. К двум будет еще трое, но платья будешь донашивать сама». Тогда, конечно, я никакого значения не придала ее словам. Иногда мне даже кажется, что мне вообще приснился этот эпизод. Что за платья, причем тут платья? Я вообще носила джинсы — по тогдашней моде, расклешенные от бедра. Колокольчики в ушах, фенечки, просторные туники, вот это вот все.

Мальчишек мне дали родить самостоятельно и в срок, спасибо докторам — тогда «кесарили» почти всех подряд, а мои роды принимал старенький дедушка-врач в «дальнозорком» пенсне, такой дореволюционный. В Питере еще есть такие до сих пор, наверное. Помучалась, конечно — мальчишки получились богатырями, да еще один в ягодичном предлежании, разворачивали вручную. Помню, вышла на набережную первый раз после родов — стою со своими свертками. Сама тоненькая, вокруг апрель — хрусткий, ломкий, неверный, и ледяной ветер в лицо.

Стою и думаю: господи, вот что значит быть мамой. Полные руки счастья — тяжелого, теплого. Пахнущего молоком и карамелью.

Родители помогали очень. У моего мужа отец был «шишкой» по тем временам — нам и квартиру подарили в честь рождения сыновей, хорошо обменяли две «двушки» от бабушек, расселили коммуналку в центре. Потолки — метров семь, наверное. Лепнина, морды львов в окне. Понимаете, для художника очень важно вдохновение — и я любовалась каждым моментом, впитывала его кожей. Художник из меня, в целом, получился так себе — таланта не хватило. Добротный мастер с хорошими горшками, но ведь и это немало, правда? Пацаны мои вечно были перемазанные в глине и краске — росли вольно, спокойно. Помню, шила нам на древнем «Зингере» джинсы одинаковые — и мне, и им. Так и ходили — сейчас, кажется, это называется «фэмили лук». Они в локонах, я в локонах.

Постарались — да и снова забеременели

Через три года встретила подругу с крохотной дочкой. И мне прямо перемкнуло — до чего же это красиво и гармонично. Такие бойкие птички — стремительные, шумные, говорливые. Малышка в перетяжках, в кружевах, в шляпке. Мальчишки — все же другие, как ты там с ними не модничай. В общем, пристала к мужу — давай девчонку будем рожать. Он посмеялся, конечно, но, надо сказать, приступил к делу со всей ответственностью и усердием. Смеялись вообще много — уж не знаю, как так получилось, но вот сейчас оборачиваюсь на все эти годы, и вижу — свет, солнце, смех и радость. Не помню я никакого надрыва, грязи всей этой питерской, серости. Наверное, просто повезло.

Ну и что, постарались — да и снова забеременели. На УЗИ тогда сложно было попасть — то специалиста на месте нет, то карантин, то я проспала, то еще какие напасти. То коллекцию новую доделать нужно успеть — я в своей мастерской украшения делала — серебро, кожа, стекло, дерево и керамика. Жаль, ничего с тех времен не сохранилось — что-то подарила, что-то продала, остальное ушло куда-то. Все уходит. Когда живешь на чемоданах, постоянно все перетряхиваешь, перетасовываешь, берешь только необходимое. А у меня самое важное — мои дети, какие уж тут украшения, какие фотографии.

В общем, на УЗИ попала уже на приличном сроке — живот опять огромный, тугой. Тетушка смотрела-смотрела, да и выдает мне: а у вас снова двойня, вы в курсе? Похоже, что девочки. Муж аж плясать начал на месте — со стороны диковато выглядело. Я лежу такая под этим животом клетчатым, а он рядом прыгает.

Вот ведь, думали, здорово-то как. К двум мальчикам — две девочки. Принцесски.

Я и комнату подготовила — бронза, патина, все эти вензеля как раз и сгодились. Старшие сыновья мне помогали — важные такие ходили, кисточками махали. Оба, кстати, художники тоже — один в Америке, второй то в Исландии, то в Индии, то вообще неизвестно где, но звонит мне всегда. Этот — с камерой, не с кистью. Но тоже художник. Хороший, талантливый.

Уж извини, не двое, а трое

Пришла рожать снова к тому же Самуилу Иосифовичу. Тот живот мой погладил, послушал. «Что, говорит, голубушка. Приступим?». А я — в макияже, в ночнушке с цветами. Красивая такая вся, бледно-зеленая от страха. «Что-то мне как-то волнительно. Какие-то там девушки очень буйные». Тот меня похлопал по руке, как лошадь неразумную. И я враз трястись перестала. Но что-то шло явно не так — лоб врача покрылся потом, другие белые халаты сбежались. Подошел он ко мне, Самуил-то мой Иосифович, лицо к моему приблизил: «Буду резать, бить не буду. Уж извини, девчонок или кто там у тебя — не двое, а трое. Опасно самой рожать. Ничего не бойся»

Открываю глаза: солнечные лучи вокруг, и его голова всклокоченная, как рожки у чертика. Смеяться не могу — что-то там болит, но вроде хорошо мне, и тревоги нет.

Он смотрит на меня, как филин старый: «Готова? Сюрприз. Тройня, почти на семь кило все вместе. Мальчишки славные». Вот тут стало совсем не до смеха. Как мальчишки? Почему мальчишки?

Я же хотела девочку, светленькую, ладную, славную. Двух девочек! Что это за фокусы такие, может, перепутали? Лежу, слезы глотаю.

А рядом в палате девчонка лежит — тоже ревет. Черненькая, смуглая. Прямо причитает над свертком своим: куда, ну куда вот мне девочка? Муж домой не пустит, убьет, третий раз сына не получит. И тут меня перемкнуло: да что это я, в самом деле? Ну мальчишки, ну и что? В футбол вместе играть будут. Встала, слезы вытерла, да и говорю соседке: ты дурака-то не валяй, будем домами дружить, да и нечего тут. Она потом, кстати, еще девчонку родила, четвертую. Долго потом дружили семьями, годами. До нашего отъезда.

Мальчишки — это мир, в котором хорошо быть девочкой

Те годы я помню совсем плохо, они как-то быстро промелькнули. Уставала, конечно, с такой оравой. Но успевала и наряды нам всем шить — и в кукол играла, раз дочки не получилось. Делала кукол-балерин, с долгой проработкой всех деталей: волосы, ресницы, пальчики крохотные, носочки-бабочки, полет и мечта. А парни мои росли сорванцами — оно и понятно, такую банду вся округа уважала. Обормотами получились, но добрыми.

Как младшие подросли, лет в шесть, наверное, я вдруг стала настолько счастлива, что мне было иногда даже страшно: ну нельзя так. Вот так бессовестно, безоблачно быть счастливой. Я почему-то на фоне мужичьего царства, голосов этих громких, стала себя чувствовать легче, прозрачнее, тоньше. Наверное, потому и балерины из-под пальцев выходили, а не купчихи за чаем, например.

Дети меня всегда только по имени называли, вымахали выше меня. Соревновались, кто дольше меня на руках продержит. Я играю в кукол своих, а дети играют в меня. Так вот и играли. Долго, весело. Мальчишки — это такой мир, в котором хорошо быть девочкой — одной, единственной. Понятно, что потом они приведут своих женщин, но это потом, позже. В походы с ними ходили по Карелии, по дворцам гуляли, по Питеру бесконечно круги наматывали — всего и не вспомнить. Дружные они у меня, веселые.

Потом было много разного — муж умер, мы переехали в Прибалтику, потом — в Швецию, но сюда уже одна, без детей.

Повылетали из гнезда, кто куда. Младшие в науке, двое по степям в Австралии бродят с геологическими партиями, третий — в математике с головой, в Америке, как и старший. Ни бельмеса в цифрах не понимаю, а ему смешно. В мужчинах я тоже ни бельмеса не понимала — видимо, поэтому у меня их получилось так много, чтобы я могла разобраться. Пока разбиралась — время и прошло. Сижу вот теперь со своими горшками прекрасными, с розами, с закатами, а платья свои все же донашиваю сама, не обманула цыганка, получается. Но ведь если они мне звонят постоянно, мои мальчики — и в гости чуть что мчатся, значит, что-то я про них все-таки знаю?

Старший все зовет к себе в Калифорнию, к внукам, на него мальчишки страсть похожи — но я пока погожу. Подожду — вдруг у него все же родится девчонка? А и не родится — бог с ними совсем, с платьями с этими.

Фотографии из семейного архива Ирены Палтис.

Читать дальше